"С этим мальчиком будьте поласковее - вы имеете дело с чувствительным, легковозбудимым гаденышем" (с)
Summary-1: отчет получился странным и, скажем прямо, откровенным набором мыслеобразов, потоком сознания и, скорее всего, понятным разве что тем, кто был на этих играх. Это, скорее, отражение внутреннего раздрая и эмоциональной болтанки отца Томаса до и сразу после финала того вечера.
Summury-2: люблю применять цитаты не по назначению, но впервые еще и выдираю их из контекста. Поэтому заранее извиняюсь перед авторами, которые писали совсем о другом и о других. Просто очень уж хорошо легло. Спасибо вам, господа.
много буков бессмысленного и беспощадного потока сознания
Все закончилось в одно движение руки, закрывшей дверь. Эта странная и нелепая свадьба превратилась в еще более странные и нелепые похороны. Первые похороны за долгое время, которые выплеснули на меня всю тяжесть значения этого слова. Весь запах сырой земли старого кладбища, весь дождь, смывший с лица следы соленых дорожек, весь ветер, сушивший так некстати предавшие глаза. Весь абсурд этой истории слишком старой дружбы.
Тебя больше нет. Физически. Только Господь и еще твоя жена, нет, уже вдова, знают, как давно тебя действительно не стало. В последние твои часы я уже сомневался, разговариваю с тобой или с убитым тобой же Дженом Форестером. Но это было, наверное, не так уж и важно. Мы привыкли так жить, так чувствовать, так путаться. В тот момент, когда перестаешь считать убитых, попытки разделить свою память и не свою становятся, скорее, делом привычки, а не каких-то глубинных переживаний.
Когда-то нас было четверо, потом осталось трое. Слишком долгая дружба у таких, как мы, становится почти диагнозом, болезнью, иногда проклятием и приговором. Эта привязанность становится ближе и глубже, чем у детей и родителей, чем у влюбленных. Родственные отношения, влюбленности – все это уходит со временем, протекает рекой, огибая тебя потоком уходящих лиц. И только друзья остаются константой, за которую ты держишься, чтобы окончательно не сойти с ума столетиями теряя тех, кого в тот или иной момент имел неосторожность подпустить слишком близко к себе. Можно было бы сказать, что такие, как мы, держимся за друзей больше, чем за собственную жизнь, но это будет неверное сравнение – за жизнь никто из нас уже давно не держится. Но по разным причинам мы продолжаем жить, движемся по дороге, оставляя обезглавленные трупы - за собой, и части памяти и личности убитых – в собственной голове.
Ровно 100 лет назад я понял, что больше не могу так жить. Проведя в том окопе несколько десятков часов – не помню, сколько раз я успел тогда умереть и снова очнуться, вдыхая обжигающий легкие и раздирающий гортань иприт – что-то сломалось в моем восприятии мира. Сам мир, привычный и понятный когда-то еще век назад, казалось, смеялся над нами, мстя нам своим развитием и изменениями за наши долгие жизни, за обман смерти, за бесконечные войны, ставшие для нас развлечением.
Выбравшись тогда из последней – как я решил для себя – войны, я уехал в этот тихий немецкий городок, стал священником и сам себя запер на небольшом по сути клочке земли, где одному Бессмертному нельзя убить другого. За пределами – да, но на территории никто не смел нарушить это правило «святой земли».
Когда ты вернулся после своего 80-летнего «заплыва» с залитыми в бетон ногами по Гудзонскому заливу, ты попробовал вернуть меня на правильную, как тебе казалось, дорожку. На тот момент ты остался моим единственным другом, моей константой, связью с реальностью и собой настоящим. Просто теперь это спорно-почетное место тебе пришлось разделить с моей верой в Господа. Так продолжалось больше года – двое друзей, став полными противоположностями друг друга, оставались друзьями. И в этом мире у меня осталось только два смысле – наша дружба и моя вера. Ты звал меня вспомнить веселое прошлое, я отвечал тебе призывом остановиться. Мы оба слушали друг друга, отшучивались и оставались при своих.
А потом случилась эта проклятая свадьба, на которой нас снова внезапно стало четверо. Проведя венчание и уже вернувшись праздновать его в моем доме, осознал, что мой мир снова – нет, не зашатался, не рухнул – перемешался со старым миром, как память убитого смешивается с памятью убийцы в момент перемещения силы. Весело смеющийся ты, собранный и конкретный Грегор, набожный и вспыльчивый Анхель и… я – такой же чокнутый и веселый Томас Фиори или священник местного прихода, отец Томас? Все то время с момента окончания венчания до звука захлопнувшейся за вами двери я пытался решить для себя этот вопрос. Даже пару лет назад, когда ты подначивал меня хотя бы ненадолго уехать с этой земли и тряхнуть стариной, напоминал, как нам было весело, как можно снова устроить такие же загулы, я точно знал ответ. Теперь же, глядя на вас троих я-прежний и я-нынешний отчаянно боролись, отстаивая каждый свое право на единоличное существование.
Этого не понимали, кажется, ни ты, ни Грегор – я слишком много времени провел без оружия в руках. Выйти за пределы святой земли для меня означало достаточно быструю окончательную смерть, как я и сказал Грегору, заодно спросив, не собирается ли он первое время быть при мне нянькой, а заодно по-быстрому прокачав меня парой-тройкой нечестных убийств (в честно поединке я мог бы выстоять разве что перед совсем новичком-Бессмертным). Это не был страх умереть, нет, просто идти на осознанную смерть казалось мне на тот момент бессмыслицей, замкнутым кругом, в который я сам себя загнал, выход из которого был лишь глупой смертью от руки первого же Бессмертного, который все еще грезит, что «должен остаться только один». И священник внутри побеждал прежнего задиру разумными доводами и предложениями трезво оценить свои нынешние способности. Заодно напоминая, насколько больше пользы я могу принести, оставаясь на этой земле, оставаясь священником. Задира смеялся в ответ, предлагая честно взвесить, какая вера во мне сильнее – любовь к Господу или дружба с тобой. Как будто предвидя кровавое завершение этого вечера, внутренний спор и этот вопрос становился все более острым, ярким и настойчивым. Что бы я ни делал, с кем в тот момент ни говорил, какие бы еще вопросы ни пытался решить, этот один постоянно стоял за спиной и нетерпеливо стучался в разум. Одной стороной его живого воплощения в этом мире были вы, второй – молитвенник.
А потом хлопнула входная дверь, подошедший Грегор сказал, что Анхель таки вынудил тебя на поединок (ха! Как будто тебя когда-то нужно было вынуждать). И я мертвой хваткой вцепился в Грегора, порывавшегося выйти следом и пристрелить обоих, чтобы помешать драться. Я не пускал его, понимая, что больше таким образом я держу себя, чтобы не броситься вас догонять еще быстрее в той же попытке помешать вам. Почему? Не знаю, на этот вопрос я так и не нашел ответа. Сделал ли бы я так же, зная, чем этот поединок закончится? Опять таки, не знаю.
Единственное, на что потом мне хватило сил, что могло мне помочь – это вера. Закрыв за собой дверь в пустой комнате, я открыл наугад молитвенник. Первый же выпавший псалом дал мне ответ, подтвердившийся спустя каких-то несколько десятков минут этого бесконечного ожидания. Дверь еще только начала открываться, а я уже знал, кто войдет в нее. И все же оказался не готов. Наверное, я настолько привык, что ты возвращаешься… Всегда возвращаешься, Маэрс! Но на этот раз ты не вернулся. Да и если бы вернулся, то уже не ты, и это мне тоже было понятно еще в тот момент, когда убитый тобой Джен внутри тебя звал меня съездить с ним в Англию, чтобы поставить точку. К тому выходу я был готов и дал согласие (зная, что из этой поездки я уже не вернусь), но к этому…
Кем ты стал для меня Кайл Маэрс? Кем был и стал? Мой лучший друг, моя константа этого мира, мое искушение, мое прошлое. Когда-то мы были отражением друг друга, веселым сумасшедшим кровавым отражением, сеющим смерть и оставляющим за собой срубленные головы Бессмертных и тела людей. Мы стали противоположностями и остались друзьями. Но тебя больше нет и что осталось от меня в итоге?
Я похоронил своего одного друга. Я принял исповедь у его убийцы – моего другого давнего друга. Где-то рядом есть третий.
Когда-то нас было четверо.
Теперь у меня осталась только память о тебе и вера в Бога. Мои мечи и мой молитвенник.
Но в конце должно остаться только одно.
Summury-2: люблю применять цитаты не по назначению, но впервые еще и выдираю их из контекста. Поэтому заранее извиняюсь перед авторами, которые писали совсем о другом и о других. Просто очень уж хорошо легло. Спасибо вам, господа.
много буков бессмысленного и беспощадного потока сознания
Для Кайла Маэрса
…Сожжены твои мосты в прошлое,
Где таких не бывает, знаешь.
Ведь такие - кошмар взрослых.
А тебя не убьешь не поймаешь,
Ты ушел – это так просто
(с) Jam
Для Томаса Фиори
Я кончился, я выдохся, я спёкся.
Пройдя огонь, я не был опалён,
Война идёт - я слышу - бьются стёкла,
Я в жизнь влюблён, нет - был в неё влюблён.
Я слишком много понял слишком поздно,
Моя война - лишь пепел и зола…
(с) Гест
…Сожжены твои мосты в прошлое,
Где таких не бывает, знаешь.
Ведь такие - кошмар взрослых.
А тебя не убьешь не поймаешь,
Ты ушел – это так просто
(с) Jam
Для Томаса Фиори
Я кончился, я выдохся, я спёкся.
Пройдя огонь, я не был опалён,
Война идёт - я слышу - бьются стёкла,
Я в жизнь влюблён, нет - был в неё влюблён.
Я слишком много понял слишком поздно,
Моя война - лишь пепел и зола…
(с) Гест
Все закончилось в одно движение руки, закрывшей дверь. Эта странная и нелепая свадьба превратилась в еще более странные и нелепые похороны. Первые похороны за долгое время, которые выплеснули на меня всю тяжесть значения этого слова. Весь запах сырой земли старого кладбища, весь дождь, смывший с лица следы соленых дорожек, весь ветер, сушивший так некстати предавшие глаза. Весь абсурд этой истории слишком старой дружбы.
Тебя больше нет. Физически. Только Господь и еще твоя жена, нет, уже вдова, знают, как давно тебя действительно не стало. В последние твои часы я уже сомневался, разговариваю с тобой или с убитым тобой же Дженом Форестером. Но это было, наверное, не так уж и важно. Мы привыкли так жить, так чувствовать, так путаться. В тот момент, когда перестаешь считать убитых, попытки разделить свою память и не свою становятся, скорее, делом привычки, а не каких-то глубинных переживаний.
Когда-то нас было четверо, потом осталось трое. Слишком долгая дружба у таких, как мы, становится почти диагнозом, болезнью, иногда проклятием и приговором. Эта привязанность становится ближе и глубже, чем у детей и родителей, чем у влюбленных. Родственные отношения, влюбленности – все это уходит со временем, протекает рекой, огибая тебя потоком уходящих лиц. И только друзья остаются константой, за которую ты держишься, чтобы окончательно не сойти с ума столетиями теряя тех, кого в тот или иной момент имел неосторожность подпустить слишком близко к себе. Можно было бы сказать, что такие, как мы, держимся за друзей больше, чем за собственную жизнь, но это будет неверное сравнение – за жизнь никто из нас уже давно не держится. Но по разным причинам мы продолжаем жить, движемся по дороге, оставляя обезглавленные трупы - за собой, и части памяти и личности убитых – в собственной голове.
Ровно 100 лет назад я понял, что больше не могу так жить. Проведя в том окопе несколько десятков часов – не помню, сколько раз я успел тогда умереть и снова очнуться, вдыхая обжигающий легкие и раздирающий гортань иприт – что-то сломалось в моем восприятии мира. Сам мир, привычный и понятный когда-то еще век назад, казалось, смеялся над нами, мстя нам своим развитием и изменениями за наши долгие жизни, за обман смерти, за бесконечные войны, ставшие для нас развлечением.
Выбравшись тогда из последней – как я решил для себя – войны, я уехал в этот тихий немецкий городок, стал священником и сам себя запер на небольшом по сути клочке земли, где одному Бессмертному нельзя убить другого. За пределами – да, но на территории никто не смел нарушить это правило «святой земли».
Когда ты вернулся после своего 80-летнего «заплыва» с залитыми в бетон ногами по Гудзонскому заливу, ты попробовал вернуть меня на правильную, как тебе казалось, дорожку. На тот момент ты остался моим единственным другом, моей константой, связью с реальностью и собой настоящим. Просто теперь это спорно-почетное место тебе пришлось разделить с моей верой в Господа. Так продолжалось больше года – двое друзей, став полными противоположностями друг друга, оставались друзьями. И в этом мире у меня осталось только два смысле – наша дружба и моя вера. Ты звал меня вспомнить веселое прошлое, я отвечал тебе призывом остановиться. Мы оба слушали друг друга, отшучивались и оставались при своих.
А потом случилась эта проклятая свадьба, на которой нас снова внезапно стало четверо. Проведя венчание и уже вернувшись праздновать его в моем доме, осознал, что мой мир снова – нет, не зашатался, не рухнул – перемешался со старым миром, как память убитого смешивается с памятью убийцы в момент перемещения силы. Весело смеющийся ты, собранный и конкретный Грегор, набожный и вспыльчивый Анхель и… я – такой же чокнутый и веселый Томас Фиори или священник местного прихода, отец Томас? Все то время с момента окончания венчания до звука захлопнувшейся за вами двери я пытался решить для себя этот вопрос. Даже пару лет назад, когда ты подначивал меня хотя бы ненадолго уехать с этой земли и тряхнуть стариной, напоминал, как нам было весело, как можно снова устроить такие же загулы, я точно знал ответ. Теперь же, глядя на вас троих я-прежний и я-нынешний отчаянно боролись, отстаивая каждый свое право на единоличное существование.
Этого не понимали, кажется, ни ты, ни Грегор – я слишком много времени провел без оружия в руках. Выйти за пределы святой земли для меня означало достаточно быструю окончательную смерть, как я и сказал Грегору, заодно спросив, не собирается ли он первое время быть при мне нянькой, а заодно по-быстрому прокачав меня парой-тройкой нечестных убийств (в честно поединке я мог бы выстоять разве что перед совсем новичком-Бессмертным). Это не был страх умереть, нет, просто идти на осознанную смерть казалось мне на тот момент бессмыслицей, замкнутым кругом, в который я сам себя загнал, выход из которого был лишь глупой смертью от руки первого же Бессмертного, который все еще грезит, что «должен остаться только один». И священник внутри побеждал прежнего задиру разумными доводами и предложениями трезво оценить свои нынешние способности. Заодно напоминая, насколько больше пользы я могу принести, оставаясь на этой земле, оставаясь священником. Задира смеялся в ответ, предлагая честно взвесить, какая вера во мне сильнее – любовь к Господу или дружба с тобой. Как будто предвидя кровавое завершение этого вечера, внутренний спор и этот вопрос становился все более острым, ярким и настойчивым. Что бы я ни делал, с кем в тот момент ни говорил, какие бы еще вопросы ни пытался решить, этот один постоянно стоял за спиной и нетерпеливо стучался в разум. Одной стороной его живого воплощения в этом мире были вы, второй – молитвенник.
А потом хлопнула входная дверь, подошедший Грегор сказал, что Анхель таки вынудил тебя на поединок (ха! Как будто тебя когда-то нужно было вынуждать). И я мертвой хваткой вцепился в Грегора, порывавшегося выйти следом и пристрелить обоих, чтобы помешать драться. Я не пускал его, понимая, что больше таким образом я держу себя, чтобы не броситься вас догонять еще быстрее в той же попытке помешать вам. Почему? Не знаю, на этот вопрос я так и не нашел ответа. Сделал ли бы я так же, зная, чем этот поединок закончится? Опять таки, не знаю.
Единственное, на что потом мне хватило сил, что могло мне помочь – это вера. Закрыв за собой дверь в пустой комнате, я открыл наугад молитвенник. Первый же выпавший псалом дал мне ответ, подтвердившийся спустя каких-то несколько десятков минут этого бесконечного ожидания. Дверь еще только начала открываться, а я уже знал, кто войдет в нее. И все же оказался не готов. Наверное, я настолько привык, что ты возвращаешься… Всегда возвращаешься, Маэрс! Но на этот раз ты не вернулся. Да и если бы вернулся, то уже не ты, и это мне тоже было понятно еще в тот момент, когда убитый тобой Джен внутри тебя звал меня съездить с ним в Англию, чтобы поставить точку. К тому выходу я был готов и дал согласие (зная, что из этой поездки я уже не вернусь), но к этому…
Кем ты стал для меня Кайл Маэрс? Кем был и стал? Мой лучший друг, моя константа этого мира, мое искушение, мое прошлое. Когда-то мы были отражением друг друга, веселым сумасшедшим кровавым отражением, сеющим смерть и оставляющим за собой срубленные головы Бессмертных и тела людей. Мы стали противоположностями и остались друзьями. Но тебя больше нет и что осталось от меня в итоге?
Я похоронил своего одного друга. Я принял исповедь у его убийцы – моего другого давнего друга. Где-то рядом есть третий.
Когда-то нас было четверо.
Теперь у меня осталась только память о тебе и вера в Бога. Мои мечи и мой молитвенник.
Но в конце должно остаться только одно.
@темы: RPG, неконтролируемый поток сознания, отчеты и их заменители
-
-
08.07.2013 в 18:22Последний из всадников апокалипсиса именуется Смертью. Четвертый всадник не несет в руках ничего, его предназначение открыть врата ада. Однако в некоторых древних иллюстрациях у него в руках коса. Цвет лошади бледный, олицетворяя бледность трупа.
Некоторые священнослужители сравнивают всадников апокалипсиса с архангелами Михаилом, Гавриилом, Рафаилом и Уриилом.